Нашей первой учительницей была
Зоя Константиновна Тимофеева. Она вела все предметы, кроме
труда, пения и физкультуры.
На уроки труда мы ходили в другую школу - 1-ю
железнодорожную. Она находилась далеко - надо было пройти
несколько кварталов вниз по Армянской, потом повернуть направо
-кажется, на Стефана Великого, и войти в арку с надписью "Соль".
Там был городской склад соли и мастерские 1-й ж-д школы. Уроки
вел Тимофей Николаевич, по прозвищу Тимоша. Были и другие
учителя по труду, но я их имен пока не вспомнил.
Пение преподавал Самуил Моисеевич Шахтман. Человек
нервный, невыдержанный, малограмотный и несправедливый. Его
никто не любил, да и он никого не любил. Над ним, когда могли,
издевались. Он тоже в долгу не оставался.
Именно он бил затылком об стену Осю Бадинтера.
Именно он довел Владика Гольденберга до жуткого
и несправедливого позора. По какому-то пустячному поводу Самуил
выставил Владика перед классом.
Это такая форма наказания - стоять перед классом
возле доски.
Через некоторое время Владику захотелось в туалет.
Он начал проситься, поднимая руку, как того требовали школьные
правила. Самуил не обращал внимания. Владик начал хныкать
и переминаться с ноги на ногу - Самуил ноль внимания. Владик
заплакал - и это не помогло! Наконец, случилось то, что должно
было случиться: из под брюк потекли лужицы. Но Самуил был
такая сволочь, что его и это нимало не встревожило. А ведь
нам было тогда лет по десять, не больше.
Потом в школу приходил отец Владика - известный
и уважаемый в городе хирург-стоматолог, - что-то он Самуилу,
конечно, сказал, до только ни на что это не повлияло. Так
он и остался в нашей памяти, как гнусный тип, которого к детям
нельзя было подпускать ни в каком качестве. Его уроки состояли
в разучивании песен - примерно одного и того же набора, повторяющегося
из года в год - под бездарный аккомпанемент на баяне.
Физкультуру нам некоторое время вела полная пожилая дама,
имени которой я, увы, не помню, а потом - Ковтун Николай Иванович.
Высокий, худой, мускулистый. Между прочим, он был рекордсменом
СССР по прыжкам в высоту то ли до, то ли после войны!
Начиная с пятого класса появлялись учителя-предметники.
Нашей классной руководительницей стала Вера Георгиевна
Душкина, учительница молдавского языка.
Русский язык и литературу преподавала Елена Ефимовна
Батрова.
Математику - (алгебру, геометрию и тригонометрию)
Ольга Семеновна Пушкарь.
Английский язык - Циля Акимовна Кристал.
Ботанику - Павел Федорович Босляков.
Географию - Василий Иванович Разумов.
Историю - Аркадий Исакович Вемберг.
Рисование - Иван Васильевич Леподат.
В дальнейшем, когда появилась физика, нам ее преподавала
Таисия Кирилловна Карташевская, ("Тиська").
Химию - сначала Глафира Виссарионовна Суворова,
(жена П.Ф.Бослякова), потом - Галина Никифоровна Михайлова.
Физкультуру дольше других преподавал Рязанов Евгений
Фатеевич ("Фатеич") и Цветкова Людмила Даниловна.
Некоторые из учителей умерли, пока мы еще учились
в школе.
П.Ф.Босляков погиб: на рыбалке, выталкивая застрявший
в грязи грузовик, он попал под колеса. Школа его помнила долго
- во дворе школы его трудами был прекрасный сад. Даже, правильнее
сказать, сады. В них были и фруктовые деревья, и цветы. Все
это вместе называлось "пришкольный участок", на котором
мы даже проходили практику во время летних каникул. После его
смерти нам преподавала зоологию и анатомию Людмила Трофимовна
(?), потом, уже когда ввели новый предмет - "Общая биология"
- у нас появилась новая молодая дамочка - Даскал Е.В. ("Даскалючка")
А.И.Вемберг умер в троллейбусе: зажатый толпой,
он не выдержал, у него пошла горлом кровь, поскольку у него
было только одно легкое. Его вынесли на тротуар, где он и умер.
К груди он прижимал тетрадки, которые брал домой на проверку.
Эти тетради, залитые кровью, кто-то потом принес в школу. Он
был одиноким человеком, у него не было семьи. Он был очень хорошим
учителем. После него нам преподавала историю Оборотова Нелли
Васильевна - испанка, вывезенная в тридцатые годы из Испании
и удочеренная в России. Очень темпераментная, живая, искренне
любившая детей.
В.И.Разумов ушел на пенсию, будучи уже весьма преклонных
лет старцем. Начинал он преподавательскую деятельность еще до
революции и успел немало лет преподавать в гимназии. Его сменил
уже упомянутый Иван Степанович Малеев. Он же преподавал обществоведение.
Надо вспомнить и других учителей - Николай Степанович
Ткаченко ("Никола"). У нас он преподавал черчение,
а в других классах - математику.
В параллельных классах преподавали: физику - Ида
Исаковна Гальперина, историю - Надежда Дмитриевна Бучко, математику
- Семен Исакович Гельман,("Гусь") французский язык
- Ида Израилевна Пильдиш, русский язык и литературу Римма Савельевна
Либерзон. Они приходили и к нам - "на замену".
Был еще весьма памятный Григорий Львович Березницкий,
по прозвищу "Головоногий". Он назывался "Звуч
по труду". Он ничего не преподавал и вообще непонятно -
что это такое - "завуч по труду". Но "в чем он
истинный был гений" - любил и умел ловить казёнщиков. "Казёнщики"
- это прогульщики уроков. Сей термин был кажется специфически
Кишиневским и возник еще до революции, когда городской сад им.
Пушкина назывался "казённым", то есть, государственным.
Ну, а прогуливание уроков, вероятно, происходило в этом парке.
Так, говорят, - нам об этом рассказала Циля Акимовна - этот
термин и возник.
Поскольку Григорий Львович, по-видимому, ничем обременительным
в школе занят не был, он перемещался по всему городу и мог любого
из нас застукать где угодно - на базаре, на стадионе, на бассейне,
ну и, главное - где-нибудь возле кинотеатров, а также в самих
кинотеатрах во время сеанса. Его недолюбливали, но без злобы,
поскольку он, искренне любя охоту за прогульщиками, этим, в
основном, и ограничивался. Поймает, начнет допрашивать, вынудит
придумать более или менее правдоподобное объяснение, пригрозит
- но, как правило, ничего более дурного не сделает.
Но, вернемся, однако, к учителям.
Прежде чем о ней вспомнить, надо, наверное, рассказать
о том, чем был для нас в то время молдавский язык.
Для меня, приехавшего из России, само существование
такого языка и такого народа стало открытием. Вообще, в детстве
я, пожалуй, знал, что на свете есть три народа: русские, немцы
и грузины. Ну, может быть, еще китайцы. Молдавскую речь в Кишиневе
я слышал только по радиоточке и на базаре. Ни во дворе, ни в
школе - нигде молдавский язык не звучал. Что касается большинства
моих одноклассников, коренных жителей города, чьи родители тоже
прожили всю жизнь в Кишиневе и учились "при румынах",
молдавский был для них, конечно, более знакомым, но не знал
его в классе никто, кроме Вали Сандуцы, которая этот факт долгое
время скрывала.
Сказанное, в какой-то степени, характеризует отношение
к молдавскому языку со стороны той части населения города, о
которой я сейчас пишу и к которой, несомненно, принадлежал я
сам. Надобности в молдавском языке нами не ощущалось ровным
счетом никакой. Все, видимо, интуитивно понимали, что его нам
преподают из-за "ленинской национальной политики",
а не потому, что он зачем-нибудь нужен.
Следствием
этого было и отношение к урокам и к учителям молдавского.
Думаю, что они это чувствовали и это их задевало.
Внешне, впрочем, Вера Георгиевна ничем этого не проявляла. Она
была хорошей учительницей и хорошим человеком. Конечно, очень
часто урок молдавского превращался в классное собрание, но это
всех устраивало. Тем не менее, кое-какие знания языка у меня
после школы остались, общие представления о молдавской литературе
и ее классиках тоже имелись.
И только много лет спустя, в мае 92 года, за месяц
до моего бегства из Молдавии, я встретил Веру Георгиевну на
улице, мы узнали друг друга, поговорили о том о сем, при этом
я старался не касаться весьма болезненной тогда для меня темы
раскола общества по национальному признаку, тем более ничего
не собирался говорить о том, что я скоро уеду. Но Вера Георгиевна
коснулась этого сама, сказав - довольно искренне, и даже, пожалуй,
наивно, - что она всю жизнь , еще со своей бабушкой, а потом
и со своей мамой, говорили - когда же, наконец, русские уйдут?
Это было для меня если не шоком, то неожиданностью уж точно.
От нее я этого не ожидал. Но, как говорится, ни из моей, ни
из её песни слова не выкинешь.
Она преподавала русский язык и литературу. С формальной
точки зрения она была достаточно квалифицированным педагогом,
окончила Ленинградский университет. Называли же ее - за глаза,
разумеется - Елена Ехидовна. Она не была объективна в своих
оценках и мы это чувствовали. Вот пример ее типичного высказывания
при оглашении результатов сочинения:
"- Магидман. Сочинение формальное, просто
переписанное из учебника. Ошибок, правда, нет. Оценка - пять.
- Белкин. Самобытное сочинение, много своих мыслей,
хорошее сочинение. Оценка - четыре".
При воспоминании о ней у меня до сих пор возникает
неприятный осадок сознательной и циничной несправедливости.
Впрочем, я вполне отдаю себе отчет в крайней субъективности
моих оценок. И было бы странно, если бы я пытался давать чему-либо
объективную оценку: во-первых, это невозможно, во-вторых, я
думаю, это совершенно неинтересно.
Скорее всего, я не прав, в своих чувствах, поэтому
буду искренне рад, и не удивлюсь, если для кого-то та же Елена
Ефимовна стала любимой учительницей.
У нас она преподавала английский язык. До этого
она преподавала немецкий и молдавский. Кажется, французский
она тоже преподавала.
Такое замечательное языковое образование она получила
в Кишиневской гимназии. Больше она нигде не училась. Впрочем,
в гимназии она была вынуждена - поскольку была из бедной семьи
- учиться "на отлично", чтобы не платить за учебу.
Все пять лет нашей учебы она носила одну и ту же
бордовую кофту, одно и то же пальто... Ее возраст нам установить
не удавалось. В 1962 году она нам казалась старушкой пенсионного
возраста. Спустя двадцать лет она была точно такой же.
У нее был сын - Яша. Он работал в нашей же школе
лаборантом при физическом кабинете. Яша выглядел немного недоразвитым
физически, тем не менее впоследствии женился, имел детей. Яша
трагически погиб. Он попал под машину, когда утром спешил со
своими детьми в детский сад. Дети остались живы, а уже состарившаяся
Циля Акимовна взялась вырастить и их.
У меня остались о ней вполне положительные воспоминания.
Педагогом она была, что называется, крепким. К светилам математики
не относилась, но и явных пробелов или недостатков не имела.
Речь у нее была странной - как будто бы во рту
постоянно находится крупный посторонний предмет. При этом она,
вроде бы, не картавила, не заикалась, не шепелявила, но речь
воспринималась как дефектная.
Каждый ее урок начинался одинаково. Войдя в класс
только наполовину, она вместо "Здравствуйте, садитесь"
и т.п. на ходу говорила: "Классная работа!".
Это означало, что все должны не теряя времени раскрыть тетради
и написать: "Классная работа".
Помню один неожиданный эпизод. Во время перемены
мы во что-то играли в классе, шалили, гонялись друг за другом.
При этом что-то - уже не помню что - мы помечали мелом на полу,
на стене, друг на друге и т.д. Когда начался урок, в класс вошла
Ольга Семеновна и почему-то среди всеобщего кавардака и пачкотни
заметила только две линии, крест накрест проведенные мелом на
полу между партами. Она отчего-то взбеленилась и стала орать:
"Кто это сделал?!". Мне пришлось признаться. Я стоял,
понурив голову, а она, брызгая слюной орала: "Да ты понимаешь
что это такое?! Это крест! Это фашизм!! Это смерть!!!"
Орала она довольно долго, что было для нее совсем нетипично.
Было бы несправедливо не вспомнить ее добрым словом
после того, что я избрал физику своей профессией. Хотя это было
сделано, несомненно, не благодаря ей, а из-за подражания моему
старшему брату, из-за того, что это была самая, пожалуй, престижная
профессия в обществе.
Тем не менее, Тиська делала, что могла. Физику
она преподавала неважно. Дисциплина у нее на уроках отсутствовала
вообще. Класс делал, что хотел - входили, выходили, разговаривали,
читали. Она или никак на это не реагировала, или пыталась поорать,
но всегда безрезультатно.
Из запомнившихся эпизодов.
В конце урока, уже со звонком Тиська подвела итог:
"А вот ты, Жарковский, ничего не взял от сегодняшнего урока!"
Жарковский, прохулиганивший весь урок, отвечает: "Как?
А эбонитовую палочку?"
Она обладала удивительной особенностью не слышать
того, что ей говорят ученики.
Мы сидим за первым столом: Я, Изя Пеккер и Марик Левин. Рядом
с Мариком стоит Тиська, что-то рассказывает, потом прерывается
и делает замечание болтающим девочкам. Марик, обращаясь к ней
меланхолично говорит: "Все они бляди, Таисия Кирилловна,
правда?" На что она невозмутимо отвечает: "Левин,
не отвлекайся!"
Кто-то перед началом урока на доске написал: "Тиська
- сиська - писька!" Войдя в класс, Таисия Кирилловна посмотрела
на доску и спрашивает: "Кто сегодня дежурный? Почему доска
не подготовлена к занятиям?" И все.
После восьмого класса в школе было, так называемое,
"производственное обучение". Мы должны были сделать
выбор между следующими специальностями: для мальчиков - "чертежник-деталировщик"
или "химик-аналитик", для девочек - помимо названных,
можно было пройти углубленный курс домоводства и получить специальность
"швея-мотористка". Я выбрал специальность "чертежник-деталировщик"
и имел удовольствие в связи с этим ходить на практику в ПКТИ
- Проектно-конструкторский технологический институт. Там, кажется,
проектировали машины для легкой промышленности. Какие-то мотальные
и вязальные станки. Мне это нравилось, и я не считаю эту затею
с производственным обучением глупой. В ее реализации имелись,
конечно, свои издержки.
Имя и отчество лысого, обзьяноподобного преподавателя
машиностроительного черчения, инженера из ПКТИ, заросшего волосами
настолько, что он летом, когда носил рубашку с коротким рукавом,
стриг руки до середины плеча, память не сохранила, а вот фамилию
к вашему и моему удовольствию я вам таки скажу: Мурахвер.
|
АКТИВНЫЕ РОДИТЕЛИ, ИЛИ СТРЕМЛЕНИЕ
К ОБРАЗОВАНИЮ
|
С восьмого класса начинаются массовые разговоры
о том, кто куда будет поступать.
Говорим об этом не только мы, дети, но и - даже
в большей степени - наши родители. Активно обсуждаются прецеденты
- кто, когда, куда поступил в прошлом.
Наша семья дополнительно располагает информацией
из 37-й школы - Павлик уже поступил. Да и не куда-нибудь, а
на физический факультет МГУ! Это гордость такого качества и
количества, что мне ее хватает до сих пор!
Анализируются способы подготовки в ВУЗ. Тема репетиторства
имела место, но не была столь распространенной и откровенно
обсуждаемой. Об этом говорили только с близкими. Все-таки, это
был, наверное, незаконный заработок, да и для учеников занятия
с репетитором были чем-то скорее стыдным, чем предметом гордости.
Считалось, что умный сам способен подготовиться.
Вообще, общение наших родителей друг с другом всегда
было очень интенсивным. Конечно, были более активные родители
и менее активные. Определялось это, конечно, в первую очередь,
характером, а также их занятостью.
Так, например, папа Саши Красильникова - Давид
Маркович Гринберг - приходил в школу практически ежедневно.
Он был очень занятым человеком - врачом психиатром в Костюженах,
где они и жили всей семьей - но он настолько интересовался учебой
своего сына, что находил время часто заходить в школу, поговорить
об успехах Саши, пообщаться с его друзьями, среди которых одним
из самых близких был я.
Успехи Саши в учебе достигали, иногда, нескольких
двоек в четверти, поэтому, чтобы быть переведенным в следующий
класс папе приходилось неустанно контролировать весь процесс.
Саша вовсе не был дураком. Лентяем он, конечно,
был, но ведь Давид Маркович, казалось бы, преодолевал этот его
недостаток тем, что все время заставлял его что-то учить и сам
порой садился и диктовал ему диктанты, задавал и решал с ним
задачи - все без толку. Загадку Сани Красильникова я так и не
разгадал до сих пор. Я довольно часто ездил к ним в гости в
Костюжены. Это было далеко за городом, восьмой автобус шел от
Киевской до Костюжен около сорока минут, а иногда и дольше.
Я много раз оставался у них ночевать и хорошо помню очень приятную,
необычную обстановку в их доме. Сначала они занимали половину
старого одноэтажного особняка, потом переехали в весьма тесную
двухкомнатную квартирку.
Мы с Саней вместе учили уроки, играли, слонялись
по Костюженам - и это было самое интересное. Костюжены были
огорожены от остального мира высокой каменной стеной, за которой
располагался целый городок, являвшийся психиатрической лечебницей
и домами для ее сотрудников. Сумасшедшие там свободно ходили
по дорогам, заходили в магазин, посещали местный клуб-кинотеатр.
Буйных, конечно, держали взаперти, а тихие фланировали, как
мне казалось, по всей территории. За ними было интересно - и
страшновато - наблюдать.
Среди психов были и весьма примечательные личности,
как, например, Святополк-Мирский, разносивший по домам газеты.
Он владел многими языками, как, кстати, и Давид Маркович, выписывавший
всякие "Москоу ньюс", "Нувель де Моску"
и так далее, поэтому, принося их домой, Мирский обязательно
давал краткую характеристику номера на языке оригинала. Внешне
же Святополк-Мирский был отвратителен, грязен и вонюч.
Среди активных родительниц была, конечно, Клара
Моисеевна Хинкус. Хинкусы жили прямо напротив школы. Теперь
эта часть Киевской занята огромным зданием первой городской
поликлиники, а раньше там были одноэтажные домики, в которых
проживало множество народу.
Особенность Кишиневских дворов в том, что с улицы
вы видите только ворота и три-четыре окна одноэтажного домика.
А вот войдя во двор, в обнаруживаете длинную вереницу, чаще
всего, беспорядочно прилепленных друг к другу домишек, вереницей
уходящих куда-то вглубь, перпендикулярно улице. В таком дворике
насчитывалось по двадцать-тридцать номеров квартир, половина
из которых были, вдобавок, коммуналками.
У Хинкусов, впрочем. квартира окнами выходила на Киевскую и
считалась, по тем временам, неплохой. Папа Гали был частным
зубным врачом. Его кабинет и приемная были здесь же. Стояла
бормашина, стеклянный шкаф со всякими пузырьками и инструментами,
какие-то муляжи зубов и челюстей.
Мы довольно часто бывали у Гали Хинкус дома - дни
рождения, прочие праздники, просто так могли забежать. Клара
Моисеевна не работала, жила рядом, поэтому могла проводить в
школе довольно много времени, что она и делала.
К сожалению, это не спасло Галю от двух сотрясений
мозга. Одно из них произошло следующим образом. Лева Никандров
бросил в меня веник. Веник, в соответствии с законами аэродинамики,
полетел твердой рукояткой вперед. Я успел нагнуться и веник
просвистел над моей головой прямо в переносицу ничего не подозревавшей
несчастной Гале, стоявшей за моей спиной. Она рухнула. как подкошенная.
Как произошло другое сотрясение я не помню, но "по сумме
двух попыток" Галю освободили от выпускных экзаменов. Ей
просто выставили годовые оценки в аттестат. Мы ей, конечно,
очень завидовали.
Галя "с пятого класса мечтала стать микробиологом"
- это точная цитата из Клары Моисеевны. Со второго класса Галя
собиралась эмигрировать во Францию и нарожать там детей, потому
что "французская нация вырождается, и за каждого ребенка
там хорошо платят". Мысль о том, что Галя Хинкус собирается
рожать французов очень веселила весь класс.
На самом же деле, мы были чисты и наивны и просто
- не всегда осознанно - повторяли что-то, услышанное от взрослых.
Хотелось ведь казаться и поумнее, и попрактичнее, и поосведомленнее,
и повзрослее.
Казалось бы, что этот контингент школьного персонала
не играет сколько-нибудь значительной роли. А вот в моем случае
это не так. Может быть, это потому, что я жил в соседнем со
школой дворе и школьный двор был как бы продолжением нашего
двора. Поэтому общение со сторожами было регулярным и носило
характер вечной вражды.
Жили сторожа и технички во флигеле во дворе школы.
Основа конфликтов состояла в следующем.
Во-первых, огромный школьный двор с оборудованными
спортивными площадками пустовал во второй половине дня и в выходные,
на каникулах и т.д. Нам хотелось там играть. Сторожа нас гоняли,
ссылаясь на запрет директора школы. Во-вторых, предметом вожделений
были абрикосы, вишни, черешни и прочее, что росло на пришкольном
участке. Мы хотели своровать, сторожа хотели защитить, тем более,
что это был их законный приработок.
Худой, со страшным лицом, очень злой и почти всегда
пьяный. Мы его боялись. Он нас ненавидел: имел место случай,
когда он гонялся за нами с топором в руках, пребывая при этом
в явно невменяемом состоянии. Не догнав, он швырнул топор в
Алика Катенсуса - топор просвистел над плечом, едва не коснувшись
головы.
Бадю Федю сменил Илларион. Он был огромного роста
и тоже весьма агрессивный. Приехал он с Западной Украины вместе
со взрослым сыном, которого выслали оттуда за какие-то правонарушения.
Нам он рассказывал об одном - систематической краже удочек,
донок и прочих рыболовных снастей. Формулировалось это так:
"Пойдешь на рыбалку - считай минимум две донки есть".
Накопив изрядное количество рыболовных принадлежностей, он открыл
подпольный пункт проката. Кажется, за это его на какое-то время
и выслали.
Иллариона сменила Мариора. Ее называли Мариора-большая,
чтобы отличить от другой Мариоры, бывшей безусловно гораздо
меньшего размера. Мариора была действительно огромной, толстой
бабой, бывшей до этого уборщицей.
Самая, пожалуй гнусная и лживая из всех. Одной
из ее пикантных отличительных особенностей было то, что она,
в отличие от предшественников ругалась не только по-русски и
по-молдавски, но и по еврейски: "киш ман поц" и "киш
ман тухес" не сходили с ее языка.
Да еще и произнесенные с молдавским акцентом.
С ней связан один весьма памятный эпизод. Во двор
пригнали старый, списанный грузовик. Какие-то
шефы
школы его подарили. Он стоял во дворе все лето, никак не использовался
и постепенно разворовывался. В конце концов он превратился в
обглоданный остов. Валявшиеся в его кузове старые покрышки были
разбросаны вокруг. Надо сказать, что ни я, ни мои
друзья к этому не имели никакого отношения. Это делали люди
постарше и поопытнее. Тем не менее в начале учебного года Мариора
донесла директору школы, что машину разворовал именно я. По
этому поводу директор потребовал вызвать в школу моего отца.
Я не был ангелом, и родителей в школу вызывали
и раньше, но обычно об этом или забывали, или в школу приходила
мама - а она и так была членом родительского комитета и часто
бывала в школе, - ей на меня пожалуются, она меня поругает,
- и все. А тут жестко требовали: давай сюда отца, и точка!
Пришел отец. А он был тогда Проректором Университета,
доктором биологических наук, профессором. В школе он не был
никогда - ни до, ни после этого.
Идет заседание в учительской. Я жду в коридоре.
Наконец меня вызывают. За большим столом почти все учителя,
завучи, директор и мой отец. Мариора докладывает, что вот это
именно он разобрал грузовик и украл запчасти и разбросал все
колеса.
Я отрицаю.
Бывшая в то время завучем некая Казарцева - по
внешнему виду и по повадкам стопроцентная эсэсовка-надзиратель
из какого-нибудь Маутхаузена - тут же обвиняет меня во лжи.
Я ей резонно отвечаю, что мол, почему ей вы верите, а мне -
нет. В ответ мне говорят, что она старше, а поэтому врать не
может, да и как я смею обвинять старших во лжи! Дальнейшую полемику
я не помню, помню только, что я огрызался, а они нападали. Папа
сидел, повернувшись ко всему происходящему вполоборота и не
произнес ни единого слова ни во время судилища. ни после него.
Чем все это закончилось я не помню. Кажется. меня заставили
сложить разбросанные покрышки в одну кучу, что я и сделал.
Тетя Паша работала в гардеробе. В ее обязанности
входило также давать звонки и хранить чернильницы. Думаю, что
последнюю функциональную обязанность надо пояснить.
В более ранние времена. когда я учился в младших
классах, каждый носил с собой свою чернильницу-непроливайку.
Потом, по мере роста благосостояния государства, школа обзавелась
собственным набором чернильниц. Чернильницы были закреплены
за каждым классом - по числу учеников - и складывались в прямоугольный
деревянный поднос. По окончании уроков этот поднос - на бортах
которого был написан номер класса: 8
а, или 9
б и т.д. - относился
в гардероб на попечительство тети Паши. Перед началом урока
дежурный должен был взять чернильницы своего класса. принести
их в класс и расставить по партам. Естественно, что довольно
часто возникала путаница - из гардероба забирались не свои чернильницы.
Тогда тетя Паша ходила по классам и разыскивала пропажу. Делала
она это так: неожиданно во время урока заглядывала в класс и,
как бы ни на кого не глядя, произносила: " Чернилки сташшылы!"
Это всех очень веселило.
Тетя Паша была очень старой. Наверное, ей было
много больше восьмидесяти лет. На вид ей было намного больше
ста. Интересно то, что она курила. Делала это прямо на своем
рабочем месте. Когда мы ее спрашивали почему она курит - тогда
сей порок среди женщин не был так широко распространен, как
ныне, - она охотно объясняла.
Когда она была еще молодой, она как-то заболела и муж повез
ее в Тифлис на лечение. (Именно "Тифлис", а не Тбилиси,
из чего можно предположить, что событие происходило до революции.)
А там доктор сказал ей: "Вам надо покурить". Вот она
с тех пор и курит.
Однажды я принес в школьный двор своего кота Дымку. Это был
очень красивый сибирский кот, но совершенно дикий, в том смысле,
что жил дома, никогда не выходил на улицу, никогда не общался
с другими котами и кошками. Чем старше он становился, тем труднее
с ним было жить. Я вынес его "погулять" и случайно
его увидела тетя Паша. Он ей страшно понравился и она стала
меня уговаривать: "Подари его мне. Я сибирячка, и кот у
меня должен быть сибирский". Мы дома посоветовались, и
решили ради кошачьего блага подарить его тете Паше. Она жила
в одноэтажном доме, там ему было бы намного легче вести естественный
образ жизни, нежели у нас на четвертом этаже без права свободного
выхода во двор.
Я отнес Дымку тете Паше. Тетя Паша занимала комнату
с отдельным входом в длинном одноэтажном доме на углу Армянской
и Фонтанного переулка. С ней в комнате жила квартирантка - студентка
Консерватории, которой Тетя Паша сдавала угол. Тетя Паша угостила
меня чаем с вареньем и леденцами, мы чинно побеседовали, и я
ушел, оставив Дымку в новом доме. На следующий день я его навестил,
принес ему еды. Он был спокоен, кажется, ему там нравилось.
Так продолжалось несколько дней, а потом Дымка исчез. Довольно
долго я его ждал - думал, что он вернется к нам, но он исчез
окончательно. Я его искал по соседним дворам, но не нашел. Еще
долгое время я всматривался во всех похожих на него кошек, надеясь
найти его снова, но он так и не обнаружился. Тетя Паша считала,
что его украли.
От Дымки осталась хотя бы фотография и воспоминания,
от тети же Паши - только последнее.
Эта веселая уборщица запомнилась тем, что охотно
ходила по домам убирать. Поэтому ее часто можно было увидеть
у нас во дворе. У нее была маленькая дочка, которая довольно
часто прибегала к нам, чтобы одолжить у нашей мамы денег. Делала
она это так. Позвонит в дверь, и как только ей откроют, выпаливала
одним словом: "А-твоя-мама-сказала-моей-маме-что-твоя-мама-дадит-моей-маме-рубель!"
"Рубель" она получала и, конечно, никогда не отдавала.
На это, я думаю, никто и не рассчитывал.
В школе 17-й ж.-д. меня зачислили в класс 2б .
Вот - по памяти -
список учащихся :
1. Авербух Моисей.
- Мы были совсем маленькими - во втором классе
- когда Мишка Авербух первый раз зашел ко мне домой. Дома была
моя бабушка. Она спросила: "А тебя как зовут, мальчик?"
На что сияющий маленький Мишка ответил: "У меня древнерусское
имя - Моисей!".
Школу Миша-Моисей окончил с золотой медалью. И
это была, что называется, безупречная медаль. Он отлично учился
все годы, во всех четвертях и по всем предметам. После школы
закончил мех-мат МГУ с отличием. Потом работал по распределению
в Краснодаре, защитил кандидатскую диссертацию, женился на Элке
Авербух и уехал в Израиль. Мне говорили, что он сейчас работает
в Канаде, но точных сведений о нем у меня нет.
Мы с ним дружили, я часто бывал у него дома. Его
двор так и называется в нашей семье - двор Миши Авербуха. У
них во дворе была водоразборная колонка, из которой вода шла
даже тогда, когда официально отключали воду повсюду. Нам часто
приходилось таскать ведрами воду "со двора Миши Авербуха".
Его отец работал экономистом на киностудии "Молдова-фильм",
поэтом мы с ним иногда ходили к нему на работу в киностудию.
Это было интересно, поэтому запомнилось.
2. Алой Маша.
После школы Маша закончила Киевский университет
и стала журналисткой. Ее мама работала в нашей школе, преподавала
русский язык и литературу. но не в нашем классе. Ее папа был
врач-рентгенолог. Интеллегентный, пожилой инвалид - у него что-то
было с ногой. Они жили на Измайловской. Я бывал у них дома,
потому что классе в четвертом или пятом мы с Машей весьма симпатизировали
друг другу. Да и позднее, мы праздновали Машины дни рождения
у нее дома, о чем свидетельствуют сохранившиеся фотографии.
Потом Маша стала называть себя Мариной, вышла замуж
за Семена Рыжего - это не кличка, а паспортная фамилия - потребовав,
чтобы он до свадьбы поменял фамилию на Рыжов, что он и сделал.
Так появилась корреспондент Советской Молдавии Марина Рыжова.
Когда пришла пора семье Семена ехать в Израиль, Маша отказалась,
они развелись и некто Семен Рыжов пополнил ряды олии*)) в одиночестве.
3. Ангелуца Юра. (*)
Пришел к нам в класс как второгодник в девятом
классе. Отличался добрым нравом, огромным ростом и невероятной
физической силой. Кличка - "Цула". После школы стал
портным.
4. Бадинтер Ося.
Единственный в классе сын железнодорожника - его отец был проводником
поезда Кишинев-Москва, в связи с чем имел возможность посетить
концерт Бенни Гудмена в Москве. Ося жил на углу Киевской и Котовского,
там где теперь пустырь и винный магазин-стекляшка. Среди разных
его прозвищ запомнилось одно - Бензойтер.
После школы он учился в Ленинграде, но в каком институте, я
уже не помню.
5. Белкин Сергей.
- Аз есьм.
6. Гольденберг Владик.
В младших классах я одно время сидел с ним за одной
партой. Владик единственный в классе носил китель. Он был хорошим
интеллигентным домашним ребенком. Его папа - хирург-стоматолог
в Лечсанупре - вырвал мне не один зуб. В этом деле он был виртуоз.
В старших классах Владик с нами не учился. Перейдя
в другую школу, он поменял фамилию на Златогоров и уже в таком
качестве учился в Кишиневском Политехе на строительном факультете,
стал архитектором, работал в Кишиневских проектных организациях,
потом уехал в Канаду.
7. Гольденберг Ося.
Это было четвертом классе. Перед первым уроком
взволнованный Марик Лапушнер вбежал в класс и радостно заорал:
"Йоц, а что, правда, что твоего отца посадили?".
Это, увы, было правдой.
Папа Оси Гольденберга работал продавцом мяса в
гастрономе на углу Котовской и Ленина. Его посадили по известному
в то время "делу мясников". Его мама - тишайшая и
скромнейшая женщина - работала приемщицей заказов в ателье.
Ося отличался необыкновенными способностями в математике
и столь же необыкновенной скромностью, точнее, даже кротостью.
Школу закончил с серебряной медалью. Потом учился - заочно -
в нашем Политехе. Что было дальше - не знаю.
8. Гольденштейн Фредик.
Фредик пришел к нам в пятом или шестом классе.
Очень общительный, легкого нрава и характера человек. После
школы работал художником в рекламном агентстве, потом уехал
в Израиль.
9. Гордеев Толя.
- Мы дружили со второго класса и дружим до сих
пор. Толик после школы закончил Кишиневский политехнический
институт, строительный факультет, специальность - архитектура.
Потом работал в Молдгипрострое, стал Лауреатом государственной
премии, был главным архитектором города Кишинева. Толик после
школы женился на нашей же однокласснице - Наташе Молдован, у
них есть дочь, сын, а теперь и внучка. Правда, они разошлись,
потом Толик женился снова и теперь у него много дочерей.
Живет и работает в Кишиневе. Известный архитектор.
10. Громов Витя.
Витя пришел к нам в пятом классе. В это время он
был самым высоким. Впоследствии это преимущество в росте исчезло.
Витя столь же близкий мой друг до сих пор, как и Толик. Так
что и о нем мне хотелось бы рассказывать много и упоительно.
Ограничусь пока, однако, короткой справкой.
После школы Витя поступил в Харьковское высшее
военно-командное училище. Проучившись год, он подал рапорт об
отчислении и был направлен в армию. Отслужив положенное, он
поступил в Кишиневский университет на юридический факультет.
При этом Виктор работал на разных работах - от грузчика на кондитерской
фабрике, до судебного исполнителя и начальника отдела кадров.
Потом он много лет работал в юридическом отделе
Молдсовпрофа, став начальником отдела. И сейчас работает в Кишиневе
юристом.
11. Гурвиц Зина.
- Зинка жила на Болгарской, напротив бани. В классе
сидела у меня за спиной. Она была болтлива, неряшлива, толста
и плохо училась вследствие недостаточного развития и отсутствия
стремления к познанию. Школу она вместе с нами не закончила
- чтобы получить аттестат, ее родители перевели в какую-то другую
школу, где ее не знали. У нас ей могли просто не выдать аттестат.
Потом она стала кинорежиссером, живет и работает
в Москве.
12. Гусев Игорь.
Почему-то не могу вспомнить, где жил Игорь. Не
помню также, куда он поступил после школы, но то, что поступил
в институт и окончил его - это точно.
13. Ермакова Рита.
Рита жила на Подольской, напротив стадиона. С Риточкой
я сидел за одной партой очень много лет. мы с ней сроднились,
как брат и сестра, она мне поверяла свои душевные тайны. Рита
была гимнасткой, кажется, кандидатом в мастера спорта. После
школы я ее почти не видел, о судьбе ее знаю мало. Знаю. что
она живет в Кишиневе до сих пор.
14. Жарковский Юра.
Где он жил, я не помню. Юра пришел к нам в старших
классах. Отличался повышенной проказливостью, поэтому учителя
считали его чуть ли не хулиганом. К сожалению, о его дальнейшей
судьбе я ничего не знаю.
15. Зиняк Ваня.
Ваня к нам пришел, кажется, классе в седьмом, или
восьмом. Учился с огромным трудом и тройки были для него наградой.
Был он маленьким и добрым. Что он делал после школы - так и
не знаю.
16. Зуева Тамара.
Тамара жила на Подольской, между Болгарской и Армянской,
в доме, где был ДОСААФ. Ее папа был военным, дома была настоящая
радиостанция, а во дворе были стенды для тренировки парашютистов.
Тома была очень хорошенькой, настоящей блондинкой.
Но, почему-то, пока мы учились в школе, она особым успехом не
пользовалась.
Дети часто бывают слепы и "своих" красавиц
не замечают.
17. Калика Илья.
Илюша жил на Армянской, на углу со Щусева. Учился
он скверно, меня даже как-то прикрепляли к нему, чтобы вместе
позаниматься и чтоб я его подтянул. Точно не помню, но, кажется,
это не помогло.
После восьмого класса Илья ушел в другую школу.
Потом он работал на киностудии "Молдова-фильм", но
вот кем, я так и не знаю.
Если он ничему так и не научился, то, наверное,
стал кинорежиссером.
Уехал в Израиль в семидесятых.
18. Красильников Саша.
С Сашей мы дружили, я часто ездил к нему домой
в Костюжены, где его папа и мама работали в психиатрической
лечебнице. Об их семье и о нем я постараюсь обязательно рассказать
подробнее. (См. "Стремление к образованию".) Сейчас
он живет в Торонто.
19. Кроленко Люда.
Люда жила на Болгарской, 41. Сидела за одной партой
с Саней Красильниковым. У них, кажется, был школьный роман,
завершившийся ничем: он уехал, а она осталась. Люда закончила
Политехнический, кажется, экономический факультет. До недавнего
времени она жила в Кишиневе, вероятно, там и сейчас.
20. Лапушнер Марик.
Толстый, неопрятный, добрый, плохо учившийся "Лапа".
Его отец работал ломовым извозчиком на обувной фабрике им. С.
Лазо. Папа был высоким, угрюмым здоровенным рыжим мужиком. В
школу иногда приезжал на лошади с подводой. Выслушивал жалобы
учителей на тупицу-сына, а после этого бил его дома.
Однажды Лапа пришел в школу просто переполненный
гордости - ему наложили гипс на руку! Он показывал свою загипсованную
и забинтованную руку на перевязи и с гордостью говорил: "А,
какой у меня папаша?! - Одним ударом обе кости!!!"
Выяснилось, что вчера вечером его папаша, увидев
в дневнике очередные двойки, по привычке замахнулся на сына,
чтоб врезать ему по шее, но Лапа успел защититься, подставив
свою руку под удар. Рука Лапы не выдержала удара руки биндюжника-отца
и сломалась.
В конце шестидесятых Лапа уехал в Израиль.
21. Левин Марик.
Мой самый первый знакомый в этом классе. Когда
меня, новичка, в начале второй четверти второго класса привели
в класс и посадили за пустую парту, соседи сзади и спереди сочувственно
предупредили, что мой сосед - Марик Левин - сейчас болеет, но
когда он выздоровеет, мне не сдобровать. Имелась в виду степень
раскованности Марика, оцениваемая как беспримерное нахальство
даже в нашем классе.
Марик пришел, мы подружились, я стал бывать у него
дома - на бульваре Негруцци, там, где сейчас стоит ресторан
Интурист. Раньше там были старые одно- и двухэтажные домишки.
Мы играли с его собакой. Его мама нас кормила. Папа был уже
очень старым, носил белый чесучовый костюм, не выговаривал несколько
букв, а фразы строил короче, чем в телеграмме. Он выбрасывал
предлоги, приставки, связующие слова и прочее. Да и на падежи
он тоже не обращал внимания. При этом он был героем: защитником
Брестской крепости, полковником КГБ в отставке.
После восьмого класса Марик перешел в 34-ю школу
в математический класс. Потом он окончил ВГИК, экономический
факультет, жил и работал в Москве, потом в США. Сейчас он опять
работает в Москве. Он по-прежнему красивый, и умный. Весьма
уважаемый и известный в профессиональной среде кинопродюсер.
22. Лившан Жанна.
Жанна жила на Котовского, между Подольской и Щусева.
Жанна была хорошенькой, но больше запомнилась ее мама - огромного
роста, гренадер-дама.
23. Магидман Павлик.
Павлик всегда хорошо учился и играл на саксофоне.
Он жил на Ленина угол Болгарской. Он был единственным у нас
в классе, кто побывал в Артеке.
Однажды летом, после окончания восьмого класса, когда я отдыхал,
как обычно, на Бугазе в пансионате Госуниверситета, а Павлик
в Пионерском лагере железнодорожников, мы с ним прообщались
целое лето. В лагере он состоял в музыкальном отряде, составлявшем
большой лагерный оркестр. ОН уехал в лагерь с самого начала
каникул, а я на месяц позже. Когда я к нему пришел, этот тихий
домашний ребенок, отличник и маменькин сынок потряс меня неожиданным
предложением: "Ну, что, пойдем выпьем?"
Я, чтоб не ударить лицом в грязь, согласился, и
мы пошли. Павлик вел меня явно знакомой дорогой в какой-то частный
дом. хозяева которого продавали и вино и подавали легкую закуску
прямо у себя во дворе. Мы сели за столик.
Павлик спросил меня: "Ну, что, для начала
возьмем по литру?"
Я чуть не поперхнулся, но сказал "Да".
Хозяин принес два литровых кувшина, мы их выпили.
Закусили луковицей с куском серого хлеба. Потом, кажется, добавляли
еще - дальнейшее не помню.
Не потому, что мы напились. Просто прошло много-много
лет.
Закончил школу Павлик с золотой медалью, поступил
на мех-мат МГУ, закончил МГУ, потом жил и работал в Москве.
Пережил немало трудностей после того, как в далекие советские
времена стал "отказником", потерял работу в НИИ и
много лет зарабатывал на жизнь автомехаником. Павлик и сейчас
в Москве, имеет собственный бизнес - производство кондитерских
изделий.
24. Маранц Марик.
Воспоминания есть, но пока маловыразительные. Подожду
реакции друзей. О судьбе после школы ничего не знаю.
25. Меймис Лиля.
После пятого класса она переехала с родителями
на Украину, в г. Первомайск. Лиля училась плохо, зато ее мама
была в Освенциме и приходила к нам в класс об этом рассказывать.
26. Молдаван Наташа.
Наташа пришла к нам в класс, кажется, классе в
шестом. Она переехала в Кишинев из Флорешт, откуда ее отца -
секретаря райкома партии - перевели в Кишинев. Он был назначен
заведующим отделом ЦК Компартии Молдавии. Это была очень высокая
должность. По такой должности полагалось жить в особом доме
- для начальства. Наташа жила на углу Пирогова и 28 июня. Наташа
была очень хорошей, воспитанной, умненькой девочкой. После школы
она поступила в Кишиневский мединститут, закончила его и работает
врачом - терапевтом. Она вышла замуж на нашего же одноклассника
- Толика Гордеева. У них двое детей и одна внучка. К сожалению,
они разошлись.
27. Молдавская Лариса
В наш класс пришла в пятом классе, вместе с Милой
Фремдерман. Вместе они и сидели. Никакими сведениями о послешкольной
судьбе на располагаю.
28. Никандров Лева.
Лева жил на углу Армянской и Подольской (Искры).
Увлекался радиотехникой, занимался легкой атлетикой. После восьмого
класса перешел в 34 школу в математический класс, потом поступил
в МФТИ, закончил, стал кандидатом физико-математических наук,
работал в г.Троицке под Москвой.
29. Охрименко Вера.
Очень болезненная девочка, крайне редко посещавшая
школу. После четвертого класса ее перевели в другую школу и
я о ней больше ничего не знаю.
30. Пеккер Изя.
Изя жил в проходном дворе. Это двор, через который
можно было пройти с Болгарской на Армянскую и выйти рядом с
хлебным магазином. Именно там, в доме рядом с хлебным жил Изя.
Однажды Изя пришел в школу с глубоко рассеченным лбом. Всякие
травмы были в порядке вещей, но эта была особенной: Изина мама,
за что-то его наказывая, врезала ему по лбу, а, поскольку на
ее пальце был перстень с бриллиантом, лоб не выдержал встречи
с самым твердым веществом в мире. Согласитесь, не каждому резали
алмазом лоб. В другой раз Изя пришел со сколотыми передними
зубами. На этот раз он поддался на чью-то уловку в своем дворе
- попробовать упасть со всего роста ничком на собственные руки
с закрытыми глазами. Доверчивый Изя это честно, не открывая
глаз и не подсматривая сделал - и поплатился. После восьмого
класса он перешел в третью школу - на углу Армянской и Садовой,
рядом с кладбищем.
Изя учился, кажется, в Кишиневском Сельхозинституте.
В начале семидесятых он уехал в Израиль. Сейчас живет в Канаде.
31. Ройтман Боря.
Боря жил на Ленина между Бендерской и Измайловской,
там, примерно, где теперь кафе "Кодру" в здании ВПТИ.
Боря был не очень хорошим учеником - мягко говоря. В конце восьмого
класса учителя поставили родителям условие: поставим ему тройки
и выдадим свидетельство об окончании восьмого класса, но только
при условии. что в девятом классе он будет учиться в другой
школе. Так что Боря заканчивал уже не с нами, а в 19 школе.
И, между прочим, нормально ее закончил, а потом, кажется, и
в институт поступил. Уехал в Израиль в начале семидесятых.
32. Ройтман Марик.
Я не помню, где жил Марик. Марик был необыкновенно
смешлив. Вспомнить его без улыбки на лице невозможно. Марик
Ройтман после школы поступил в медицинский институт и стал стоматологом.
После окончания мединститута уехал в Израиль.
Теперь он известный на весь Израиль психотерапевт "доктор
Ройтман", ведущий постоянные рубрики в газетах, на радио
и по телевидению. Мы с ним переписываемся и оба очень ценим
эту возможность.
33. Рубинштейн Давид.
Прозвище "Дудлы". Додик жил на Подольской
(Искры), между Котовского и Армянской, напротив Вити Громова.
Додику принадлежит замечательное суждение: "Согласись,
что еврейское лицо всегда выглядит интеллигентно".
С этим можно было соглашаться или спорить только
в одном случае - если вы никогда не видели родителей Додика
- да продлит Господь их дни, если они живы.
Если же вы хоть мельком видели маму Додика, весь
день сидящую на стуле на тротуаре у входа в их квартиру, вы
не станете ни спорить, ни соглашаться.
Вы просто задумаетесь над тем, что же он имеет
в виду под словами "интеллигентное лицо"? Явно не
то, что вы.
В школе Додик учился плохо, перебиваясь с двойки
на тройку. Для получения сносного аттестата он был родителями
переведен в какую-то другую школу. Но впоследствии он закончил
институт и работал инженером в Академии наук. Из маленького,
толстого, рыжего Дудлы он превратился в высокого интеллектуала
в роговых очках. В конце восьмидесятых уехал в Израиль.
34. Сандуца Валя.
Валя жила на Болгарской напротив бани, рядом с
Зиной Гурвиц. Валя в начале долгое время была у нас в классе
единственной молдаванкой. Училась она плохо и, получая двойки,
горько плакала, так как отец ее за это сурово наказывал, даже
бил.
36. Скоропад Люда.
Людка жила на Армянской, там, где потом построили
Дом моделей. У Людки был неукротимый темперамент, она была,
что называется, егоза. Училась она хорошо, школу закончила с
серебряной медалью. Потом окончила пединститут и в нашей же
школе преподавала географию. Сейчас живет, кажется, в Нью-Йорке
- там обнаружились родственники.
37. Тарасевич Вова.
Вова жил на Киевской, между Бендерской и Измайловской.
Он был самым высоким в классе - по крайней мере, в начальных
классах. Его папа был журналистом в "Советской Молдавии",
а мама врач.
Вова сочинял басни, а с одной из них, где в виде
зверей были выведены учителя и директор школы, был даже подвергнут
некоторым репрессиям.
После восьмого класса он перешел в 34 школу в математический
класс. Потом поступил в Ленинградский университет на математико-механический
факультет, но после первого курса по состоянию здоровья перевелся
в Кишиневский Политехнический институт на экономический факультет.
Активно участвовал в самодеятельности, читал стихи А. Вознесенского.
Потом их семья переехала в Минск, где он и проживает
в настоящее время.
38. Теппер Гриша.
Самый маленький - по росту - ученик. Гриша жил
на базаре. В то время прямо на территории Центрального рынка
было довольно много жилых домишек. В одном из них жил Гриша,
а его папа был сапожником и чинил обувь прямо у входа на рынок
- если заходить с Армянской.
Гриша рос, занимался борьбой и штангой, достиг
роста в 150 см, поэтому был взят в армию. Если бы не достиг
150 см, его в армию было бы брать нельзя. В начале семидесятых
уехал в Израиль.
39. Терехов Саша.
Саня жил на Ленина 64. Он был весьма избалованным
и несдержанным ребенком. Часто те, кто его плохо знал, принимали
за не вполне нормального.
Только он мог позволить себе прямо во время урока,
глядя в глаза пожилому учителю Ивану Степановичу Малееву сказать:
"Ванька - жирный идиот" и засмеяться своим характерным
смехом придурка. На что Иван Степанович отвечал: "А я тебя,
Терехов, давно за нормального ученика не считаю".
Был же он совершенно нормальным и, в сущности,
неплохим парнем.
Учителя его терпели с трудом и, в немалой степени
потому, что его отец был министром. Министром мебельной промышленности
МССР.
Да и мама тоже не совсем простая. Ее звали Конкордия
Михайловна и она работала в Отделе науки ЦК Компартии Молдавии.
У них дома было интересно, потому, что квартира
была необычно большой и просторной, потому, что у Сани были
такие игрушки, которых у других не было. Наконец, у него был
настоящий метеорит и игрушечный телевизор.
После восьмого класса он был отправлен родителями
в Ленинград, к бабушке. Там он учился, кажется, в мореходке.
Потом он переехал к другой бабушке в Москву. Здесь он закончил,
кажется, МГУ. Работал в институте США и Канады, стал кандидатом
наук - что-то про особенности таможенного законодательства США.
В прошлом году я узнал, что он несколько лет назад
умер от рака.
40. Ткаченков Вася.
Вася жил в одном доме со мною, о чем написано отдельно.
Вася был абсолютным рекордсменом по числу двоек
в четверти - по всем предметам. Кое-как его некоторое время
переводили из класса в класс, но потом передали в специнтернат.
41. Фельдер Алла.
Алла жила на Бендерской, напротив стадиона. После
школы закончила экономический факультет Политеха, работала бухгалтером.
До недавнего времени жила в Кишиневе.
42. Фурман Наташа.
Наташа жила на Привокзальной площади, а ее мама
работала врачом в нашей школе. Наташа многими - и, пожалуй,
по праву - считалась самой красивой девочкой в классе. А, может
быть, и в школе. В десятом классе она несколько изменила фамилию,
стала Фурмановой. После школы она училась в Ленинграде, потом
вернулась в Кишинев.
43. Фремдерман Мила.
- Мила жила на бульваре Негруцци, на том месте, где сейчас кассы
Аэрофлота. В наш класс пришла в пятом классе. Отличалась повышенным
интересом и способностями к английскому языку. Недавно узнал,
что она живет в Канаде.
44. Хинкус Галя.
Галя жила напротив школы на Киевской. Ее папа был
зубным врачом, а о маме - да и о Гале - см. "Стремление
к образованию". Живет в Израиле.
45. Штурман Клара.
Клара жила на Бендерской угол Ленина, а ее бабушка
жила в моем подъезде. С Кларой связаны две истории.
Кто-то положил ей в карман пальто живую жабу. Клара,
одев пальто, сунула руки в карманы и, не издав ни звука, рухнула
на пол без сознания. Ее на полном серьезе долго приводили в
чувство.
Вторая история связана с единственным у нас в классе
случаем открытого проявления антисемитизма. По крайней мере,
Людку Скоропад обвиняли именно в этом за то, что она во время
урока пыталась поджечь Клару спичками. Возможно, Людка при этом
что-то и высказала по "национальному вопросу".
46. Шильцын Витя.
Витя жил в "военном доме" на углу Болгарской
и Киевской. Его отец был военным. Витя в младших классах заикался,
но потом его вылечили. Я не помню, какой институт он окончил
после школы, но работал и жил он в Одессе, где я его случайно
встретил в конце восьмидесятых на выставке то ли коллекции Хаммера,
то ли Ильи Глазунова.
Кажется, он и сейчас живёт в Одессе.
47. Шмуклер Фаня.
Она ушла из нашей школы классе в восьмом, если
не раньше. Запомнилась тем, что слыла красавицей, а также тем,
что обозвала мою соседку Марию Марковну Гершкович "жидовской
мордой" во время неожиданного нападения Марии Марковны
на пришедших ко мне в гости одноклассников.
Ну вот, список и закончился...
Ребята, где вы?
Зачем я это сделал - переписал по памяти список
одноклассников, да еще посмел снабдить их какими-то характеристиками?
Не знаю... С грустью понимаю, что кому-то это не
понравится, кто-то сочтет это просто полной глупостью, графоманством.
Но я ничего не смог с собой поделать: мне, почему-то, так важно
зафиксировать эти имена и воспоминания, я так уверен, что это
кому-то когда-то понадобится...
Наши дети, наши внуки, наши правнуки - кто-то из
них когда-нибудь заглянет в прошлое своих предков и найдет там
много неожиданного.
Я уверен.
А если о ком-то сказал неуклюже, или просто несправедливо
- простите.
1998 г., Москва
© Сергей Белкин
|
Сказанное,
разумеется, не украшает ни меня, ни тех,
кому я приписываю такую точку зрения.
Тем не менее, мне хочется оставаться,
по возможности, правдивым .
|
|
|
"Шефами"
назывались организации, чаще всего - промышленные
предприятия, оказывающие школе материальную
- "шефскую" - помощь.
|
|
|
В список включены
и отмечены знаком (*) также и те, кто
пришли в класс в последующие годы.
|
|
|
